(продолжение)


Мы с Катериной вкалываем на "фазенде", как каторжные... У нас на участке не бывает ни партийных, ни профсоюзных собраний, рабочий день часов 15-18, но забастовок нет, как нет и межнациональной розни, шовинизма, национализма и прочих атрибутов развитого социализма.

Только СВОЙ труд на СВОЕЙ земле может дать СВОЙ продукт, чистый от всяких нитратов, фосфатов, и качество на уровне бельгийских фермеров.

Ну, вот, пожалуй, коiк. Хватит писать (Кizjutama) всякую галиматью, а то так и работать (tооtаvma) будет некогда.

Валентин, если тебе заскучается, покупай билет и бутыль (у вас все-таки подешевле) и мчись ко мне. А мы уж тут поговорим.

Ну, обнимаю. Рудольф".

* * *
...Меньше всего помышлял я о том, чтобы провести ночь на "Хиросиме". Но выпал мне однажды престранный ночлег в каюте ее командира, в той самой клетушке, где обитали когда-то и капитан 1 ранга Затеев, и капитан 2 ранга Кулибаба...

К-19 стояла у своего последнего причала в одной из гаваней бывшей столицы подводников - Полярного. В обливе арктического солнца лоснилась длинная зобастая субмарина с усеченным веслообразным хвостом. Она походила на гибрид кита, дракона и рыбоящера. Борт о борт ржавели вместе с ней еще несколько отслуживших атомоходов и дизелюх. Все это разношерстное сборище именовалось группой кораблей отстоя. Флаги с них были спущены, но урезанные втрое экипажи во главе с командирами все еще правили дежурно-вахтенную службу. Так будет продолжаться до тех пор, пока с субмарины не срежут боевые рубки и не переведут их в иной разряд - группу кораблей ОФИ (отдела фондового имущества флотского тыла) для разделки на металлолом.

Вахты на кораблях отстоя, надо полагать, неслись не ахти как рьяно, так как за неделю до моего приезда одна из этих обреченных субмарин вдруг стала заполняться водой и едва не погрузилась, но, к счастью, заметили беду с других кораблей и пришла помощь с берега.

Последний командир "Хиросимы" капитан 1 ранга Олег Адамов, рослый улыбчивый здоровяк, потрясенный трагической историей доставшегося ему корабля, вот уже несколько лет отчаянно бился в безвоздушной атмосфере флотской гласности, пытаясь спасти К-19 от забвения, пытаясь если не увековечить ее, то хоть как-то сообщить миру о том, что довелось пережить в этих отсеках подводникам. На свой страх и риск он выходил на журналистов, помогал кинохроникерам, искал медальеров, которые чеканили памятные медали из бронзы "Хиросимы"*, собирал деньги на мемориальную доску в питерском Никольском соборе, переписывался с ветеранами предыдущих экипажей. О, если бы все командиры чтили так историю своих кораблей...

Принял он и нас, киносъемочную группу из Минска, с той же широтой души, что вполне соответствовала размаху его богатырских плеч. Мне он предложил на ночь спальный закуток своей каютки во втором отсеке. Я принял приглашение с тайной надеждой, что вот усну в таком необычном месте и во сне мне откроется некая истина об этом корабле-смертоносце. Но уснуть в "хиросимовском" железе, столь сильно намагниченном страданиями и смертями ее экипажей, было невозможно. Никакой сон не шел... И я отправился бродить по ночным отсекам. Меня сопровождали два корабельных песика - Чопик и Хаби. Кличку последнему дали матросы-узбеки. Собачата ловко перепрыгивали за мной в отдраенные переборочные люки, будто сигали в цирковые обручи. Вообще это смертоносное железо было преизрядно населено всякой живностью: помимо собак в отсеках К-19 обитала кошачья супружеская пара и множество крыс, чья наглость несколько умерялась присутствием кота и кошки...

Первым делом мы направились в реакторный отсек, где в 1961 году разыгралась трагедия. Впрочем, это уже не тот самый отсек: тот, аварийный, был вырезан из корпуса лодки и захоронен где-то на Новой Земле.

Перед входом в пятый висела табличка: "Знай и выполняй требования Я Б!" После некоторых умственных усилий я расшифровал интригующее "Я Б" как "ядерную безопасность". В этом адовом мире изъяснялись на своем новоязе.

Посреди "реакторного зала" - по сравнению с остальными отсеками пятый казался полупустым - стоял оплетенный стальными и медными змеевиками, крашенный под слоновую кость параллелепипед. Верхом он упирался в свод подволока, а низом уходил куда-то в подполье отсека. С обеих сторон параллелепипед реакторной выгородки огибали незакрашенные и потому сверкающие нержавеющей сталью дорожки. Заступать на крашенные все той же слоновкой обочины не рекомендовалось, так как краска держит радиоактивную грязь.

В стенках параллелепипеда поблескивали смотровые оконца, отчего тот походил на мавзолейный саркофаг, упрятанный в склепе. Еще там была овальная дверца, которая вела к верхней крышке реактора... За параллелепипедом, ближе к корме, открывался люк, ведущий к телу реактора. Заглянул в него. Там вот и хватанули свои смертельные бэры лейтенант Корчилов и его товарищи, именно в подобной тесноте железного подполья и свершили они свой неведомый миру подвиг.

Выгородка была окрашена изнутри мертвенной серебрянкой, в которой хищно посверкивала нержавейка стальных струбопроводов. Будто гигантский спрут забился в подпалубную шхеру...

Круглая дверь у самого настила (чтобы пролезть, надо низко присесть) пропустила меня в следующий отсек. Я шел в девятый, туда, где погиб Васильев. Влез - и окунулся в сырой полумрак подвала вроде районной котельной: низкое, давящее железо, трубы, трубы, трубы, узкая дорожка посредине, вдоль нее - клетушки кают, камбузная выгородка, а в конце - квадратная дыра спуска в трюм, откуда и полыхнул тот пожар... туда и ринулся со шлангом пеномета главстаршина Васильев. Спускаюсь по перекладинкам отвесного трапа. Совсем не так представлял себе последние минуты Васильева. Виделось - пал в неком пространстве, а он сражался с огнем в тесной щели машинного подполья. Будто прыгнул в паровозную топку... Вот и злополучный воздушный фильтр - длинный зеленый ящик. Разумеется, не тот самый. Тот сгорел вместе со всем, что тут было, дотла.

Заглянул я и в десятый. Здесь тоже мало что говорило о самой жестокой робинзонаде двадцатого века... Впрочем, сырой холод и мерзость запустения в какой-то мере передавали ту атмосферу.

Носовая часть отсека напоминала гибрид купейного и плацкартного вагонов. Сначала по обеим сторонам прохода шли купе-каютки, в которых обитали офицеры-киповцы и управленцы, затем - открытые диванчики-полукупе, и завершался отсек неким возвышением вроде эстрады, где размещались умывальные раковины и множество агрегатов. Но и по "эстраде" пролегала узкая дорожка, которая вела к крышкам кормовых торпедных аппаратов. Мысленно я погрузил это сдавленное пространство в темноту и бескислородье, и сразу же захотелось поскорее отсюда выбраться...

После похода в корму второй остсек показался верхом уюта и роскоши. Особенно кают-компания с ее диванами, обтянутыми потертым зеленым плюшем. Только тут заметил взятый в рамку список погибших. Помимо тех, кто расстался с жизнью в 1961-й и 1972-м, еще одно имя: старшина 2-й статьи Кравчук, 1982 год. Последняя жертва "Хиросимы". Парня убило электротоком. Произошла еще одна утечка жизни с корабля-смертоносца.

Четыре часа утра. Вестовые приносят в кают-компанию электрочайник, стаканы, консервы... Адамов приглашает всех бодрствующих за стол. Пьем крепко заваренный чай и речь ведем о дальнейшей судьбе атомарины. Для затравки зачитал выдержку из письма "тяжелого друга" Рудольфа Миняева: "Относительно того, что делать с лодкой. Конечно, сделать бы из нее музей, как из первой ракетно-стратегической, но вряд ли это сейчас реально. Слишком много развелось у нас всяких музеев. Скорее всего, ее нужно разрезать, а из кусочков прочного корпуса начеканить медалей. Я бы даже эскиз придумал..."

- Медали мы уже начеканили, - усмехнулся Адамов, - а вот музей надо делать. Музеев у нас действительно много. Но такого нет и не будет.

И он прав. Старая "Хиросима" должна стать особым музеем - пантеоном жертв подводного флота. Тут должны быть имена и портреты не только моряков с К-19, но и всех экипажей с исчезнувших в море подводных лодок: С-80, К-8, К-129, К-278, С-178... Чтобы пришел сюда человек, даже самый далекий от моря , пролез по этим отсекам, не завешанным хвастливыми витринами, и все без лишних слов понял: какой ценой отвоевали подводники мир в послевоенные годы. Придут и родственники погибших поклониться этому металлу, в котором жили их дети и который принял их последние вздохи. Придут тысячи людей, за спинами которых остались стальные круги подводного ада. Придут сотни тысяч любопытных и любознательных... И ведь ничего переделывать не надо. Пусть все остается как есть. Это впечатлит во сто крат сильнее, чем свежепокрашенные муляжи. Надо только отбуксировать лодку в Мурманск и вытащить ее на осушку. Все не так уж сложно и дорого.

Беспамятство обходится дороже...



Николай ЧЕРКАШИН
Москва - Санкт-Петербург - Полярный.
1993 г.